- Здравствуй, любой фанон о Кроули! - Здравствуй, ууууу-ёпт, анонимный автор.

Автор хотел рассказать о своей деревне скрытого отп, но звезды стали в непристойную позу, и получилось что-то совершенно заупокойное; я предупредил. Неспешно и грустно, и стертых метафор много, и возможно какое-то невольное АУ, и это было бы очень жаль.


1643, R за наличие Кросса в тексте, Кроули/ЭлиадэРодители

Впервые Алистар спросил о родителях, когда дедушка взял его с собой в деревню. Вдвоем они шли по мощенной булыжником улице, вдоль лавок с разными товарами - незнакомо пахнущими, цветными, иногда спрятанными за мутными стеклами витрин, - и барон Кроули Третий старательно обходил лужи, крепко держась за руку барона Кроули Первого. Было воскресенье, мимо проходили нарядившиеся селяне; женщина, семенящая навстречу, держала на руках грудного ребенка, и тогда - тогда Алистар набрался смелости и, старательно подбирая слова, спросил у деда, когда будет угодно вернуться в замок его родителям, господин барон.
Дед ответил, что они уехали в Индию, а дорога туда далека, она занимает несколько лет, так что Алистару лучше следить за своими манерами и быть послушным, иначе его родители никогда не захотят вернуться и...
Алистар запнулся о булыжник и упал, конечно, больно ушибив правое колено, а левым угодив в лужу; и, разумеется, совершенно не следя за своими манерами, расплакался, как расплакался бы любой, даже самый воспитанный мальчик в три года.

Второй раз вопрос о родителях был задан во время кормежки хищных цветов, несколько лет спустя. Алистар повторял цветам, что любит их, дед бросал сырое мясо в их розовые пасти, и мальчик, робея, спросил, может ли он считаться достаточно послушным, чтобы родители захотели вернуться к нему.
Дед ответил, что дорога из Японии занимает несколько лет, и потому барону Кроули Третьему следует уделять больше внимания своему образованию, иначе...
Барон Кроули Третий уделял образованию львиную долю своего времени, потому неплохо представлял себе, сколько занимает дорога из Японии, и знал, что Япония и Индия - уж точно не одно и то же.
- Я люблю вас, - снова послушно сказал он цветам, пропуская мысленно добавленные "мама и папа", и "все равно", и "даже если вы давно умерли".


Затворничество

Однажды Алистар вернулся домой с синяком на щеке; этот синяк остался от камня, брошенного деревенским мальчишкой.
Алистар спрятался за алтарем в замковой часовне, и снова и снова вспоминал, как мечтал подойти к ребятам, как долго набирался мужества, как хотелось ему поговорить - непринужденно и весело, как об этом пишут в книгах, как бывает между друзьями, не добавляя "не так ли", и "едва ли", и "господин", и "к вашим услугам".
Камень просвистел, едва юный барон вышел из-за дерева, и угодил ошарашенному Алистару прямо в лицо. "Убирайся, вампир!" - закричал мальчик, именно так он и сказал, и Алистар, не разбирая дороги, рванул через лес в сторону замка.
Он не винил мальчика; конечно, нет, откуда же пастушку было знать, что Кроули никакие не вампиры, если дед ведет себя так странно, живет затворником и не ставит никого ни в грош?..
Внизу лестницы раздался недовольный голос старого барона, требующего помощи в очередном важном деле, Алистар постарался прикрыть синяк длинной седой челкой; разумеется, дед заметит, но хотя бы не сразу.
Если не выходить из замка без надобности, подумал Алистар тогда, не введешь никого в искушение тебя обидеть, так что, наверное, не стоит больше пытаться.

Одиночество

Были вещи, о которых Кроули запрещал себе даже думать, например, о том, что со смертью деда, изнуренного долгой болезнью, жить станет легче. Он запрещал себе формулировать эту мысль, с "едва ли" или без – ведь легче действительно не стало.
Алистар каждый день повторял цветам, что любит их, бросая им мясо и кости; говорил у ворот с торговцем, приносившими продукты; протирал от пыли огромную коллекцию дедушкиных диковинок; листал старые книги, собранные в библиотеке, готовил для себя незатейливую еду; ложился спать в широкую и, разумеется, слишком холодную постель.
Он думал, что однажды, конечно, бросит все это и выйдет наружу, ведь, в самом деле, не сидит же за каждым кустом мальчишка с камнем, и, может быть, все вовсе не страшно, и не каждый снаружи хочет нанести вред, и, разумеется, все это просто смешно, и, может быть, ему не придется больше быть одному.
Подумав так, Кроули говорил хищным цветам, что любит их, и снова вытирал пыль, и готовил, и отсчитывал монеты для усатого торговца, и зажигал свечи в часовне, и листал давно прочитанные книги, и ложился в постель, недостаточно холодную, чтобы остудить жар тела, изголодавшегося по прикосновениям.

Чистая Сила

Мариан Кросс казался небожителем.
Он ввалился в ворота замка, подвинув опешившего Алистара; на кружевных манжетах Кросса была дорожная пыль и красные пятна от пролитого вина, и еще от него пахло потом и перегаром, и половина лица была закрыта странной маской, но он был невыносимо прекрасен - до того, что едва не болели глаза.
Он потребовал ванную, и вина, и обед, и попросил одолжить денег, и на эти деньги, при помощи голема связавшись с деревней, заказал двух девиц из местного борделя, и, пока девиц ожидали, постоянно говорил о чем-то, поминутно повышая голос, и громко смеялся - не то чтобы это было красиво, но это завораживало.
Кроули думал, что, встретив подобного человека, просто не сможет молчать, что будет говорить, пока не пересохнет во рту: спрашивать, каков внешний мир, каковы в нем женщины и что нынче в моде, практиковаться в своем книжном английском, задавать тысячи, миллионы вопросов, и в конце непременно попросит взять его с собой – но не мог произнести ни слова.
Когда пришли проститутки - рыженькая и блондинка, в веселеньких деревенских платьицах, показавшихся Кроули верхом очарования, - одна из них сразу же уселась барону на колени. Вдохнув запах ее дешевых приторных духов, Кроули окаменел на секунду, положил руку ей на бедро - и вскочил из кресла, стряхивая с себя барышню.
Выбегая из комнаты, он слышал смех девушек; странно, но Кросс не смеялся.

Мариан Кросс уехал, не прощаясь, до того, как хозяин замка успел выйти из своей комнаты; в гостинной царил беспорядок, свидетельствующий о прекрасно проведенной ночи; на столе стоял цветок в глиняном горшке – незнакомый, но удивительно похожий на уменьшенную копию хищных растений деда.
Алистар недоуменно взял цветок в руки - и случилось что-то странное; что-то, что заставило его забыть о Кроссе, и о своем позоре, и о стыде неудовлетворенного желания, и о жалости к себе – обо всем том, о чем запрещено думать.
- Мои зубы! - попытался воскликнуть Алистар, но получилось неразборчивое шамканье.
А дальше он ощутил одновременно две вещи: как прорезались во рту острые клыки, и как, вытесняя все прочее, его тело затопила жажда.
И это было ужасно, но правильно, потому что теперь наконец-то появилось то, из-за чего следовало выйти за стены.

Жажда оказалась разумна; она вела всегда к точно определенной жертве - и невозможно было сделать ни шагу в сторону.
Разрывая горло старушке, Кроули отчетливо понимал, что убивает пожилую женщину, что пьет ее кровь, и что кровь ее вкусна.
Он плакал после, сидя в той же часовне, где когда-то прятался от деревенских мальчишек и гнева деда, и твердил себе, что, конечно же, ненавидит мир, который его не принял, всегда ненавидел, и будет ненавидеть, о да, и, конечно, именно поэтому Проклятие выбрало его, и он орудие в руках Дьявола, и разве убивать – цель в жизни хуже прочих; разве это не лучше, чем день ото дня протирать пыль, кормить цветы, готовить, и платить посыльному, и перечитывать книги, и засыпать...
Кроули захлебывался слезами; теперь холодная подушка была еще и влажной – в самый раз для склепа.

Элиадэ

Волшебной красоты женщина, которую он не убил лишь чудом, шла за ним от самого леса.
- Господин вампир, - насмешливо звала она из-за спины (он чувствовал, как волосы на затылке становятся дыбом от ее голоса), - господин вампир, а что это вы меня не убьете?
Кроули ускорял шаг, не понимаю, почему бы ему не стать совсем быстрым, не улетучиться из поля ее зрения в мгновение ока.
- Господин вампи-и-ир, - напевала она у него за спиной. - Может быть, вам нужна горничная, господин вампир?
Кроули больно закусывал нижнюю губу и думал только о том, чтобы не обернуться.
- Господин вампир, меня зовут Элиадэ! – она прикоснулась к его плечу, и Кроули все-таки обернулся, и уперся взглядом в ее пышную грудь, вполне различимую под мужской рубашкой, и покраснел до ушей. - Может быть, вам нужна любовница?..
Элиадэ подалась вперед и поцеловала его в губы быстрее, чем он успел отпрянуть, и тогда он обнял ее и попытался разорвать ей горло.
Элиадэ смогла вырваться - в тот раз, и во все следующие разы; до самого последнего дня она всегда успевала.

...Посмертие

Кроули очень хочется, чтобы у него спросили, что он чувствует. Каково это - узнать, что твоя женщина - акума, каково это - умертвить ее своими руками.
Кроули сел бы напротив Лави, или Аллена, или даже, может быть, госпожи Линали, закрыл бы глаза и, раскачиваясь, стал бы говорить о том, какой была Элиадэ.
О том, как она ходила за ним по пятам и как всегда успевала отскакивать вовремя.
О том, как помогала ему закапывать трупы на заднем дворе, и о том, как нашла в кладовых его деда странную, совершенно неприличную одежду и гордо расхаживала в ней по замку.
О том, что всегда обращалась к нему на "вы", пока не решила убить его.
О том, как морщилась, когда он начинал заикаться и говорить глупости от смущения, о том, как закрывала глаза на его неловкость... на любую его неловкость.
О том, как он старательно не замечал, что ее тень - нечеловеческая, что в этой тени - сотня шевелящихся отростков и жадный клыкастый рот.
О том, какими мягкими были ее губы и грудь, и о том, как крепко она привязывала его к кровати, чтобы он не смог причинить ей вред во время...
Нет, конечно, он не смог бы рассказать об этом ни Аллену, ни Лави, ни уж тем более госпоже Линали; совершенно немыслимо, недопустимо.
Но говорить об Элиадэ хочется почти так же болезненно, как видеть ее и прикасаться к ней, так что Кроули намеренно твердит ее имя при любом удобном случае: если кто-то повторяет что-то слишком часто, его перестают воспринимать всерьез.
Он очень боится, что кто-то спросит, каково ему, и тогда уж он точно сядет напротив, закроет глаза и...

Подорвав три пороховых бочки в подвале родного замка, Кроули отчаянно окунается в жизнь, в безумие несочетающихся цветов и резких звуков, в случайность дружеских прикосновений, во все возможные человеческие отношения и эмоции, в разговоры без конца и края, в необходимость выполнять свой долг.
Он больше почти не боится, что мир запустит в него камнем.
Глупо по-прежнему бояться камней, когда сам вырвал себе сердце.

Можно, можно я выскажусь первым?
Господин автор, это очень хороший и грустный текст. И вместе с тем он очень светлый - такая яркая деревня по впечатлениям трехлетнего мальчишки, такой яркий Кросс. Такой мудрый Кросс. И еще одно яркое пятнышко - Элиадэ...
Посмертие - он такой уместный для концовки, такой правдивый кусочек.

Кроули очень хочется, чтобы у него спросили, что он чувствует. Каково это - узнать, что твоя женщина - акума, каково это - умертвить ее своими руками. Кроули сел бы напротив Лави, или Аллена, или даже, может быть, госпожи Линали, закрыл бы глаза и, раскачиваясь, стал бы говорить о том, какой была Элиадэ.
Очень верно, очень грустно.

Спасибо вам обоим, ребята, и еще двоим из песочницы, кто высказался по асечке.
Мне очень приятно, что вы отметили самые важные для меня моменты, учитывая фиксацию на особенностях речи.
И Кросса! *че, че, я тоже трымаюсь, видно, да?*

и очень хочется Крори хоть немного не такого горького счастья, и чтобы не пришлось снова терять.
Анонимный автор хитро готовит почву для привета из деревни скрытого отп.

Хочу привет из деревни скрытого ОТП! *облизывается* Очень хочу!

ничего, что я тормознуто так, и вообще?
Оно отличное. И сама композиция - фрагментами так, и стиль, про который сказали уже. Когда маленький Кроули не только говорит едва ли и не так ли, но и думает фразами вроде не введешь никого в искушение - это такой верибельный и вканонный Кроули, вот очень. И Кросс, который не смеется и у которого манжеты, и Элиадэ, которая вовремя отскакивает и в описании которой мягкие губы идут сразу после жадного клыкастого рта, и обращение к родителям во время кормежки цветов, и последний кусок. Так неторопливо, последовательно и печально всё - и очень красиво.

А вот и анонимно *глаза как у кота Шрека Шредингера*!
Helza, спасибо большое за каждое слово, повторюсь, что приятно, что отмечают вдумчивый фап автора на манеру речи дяди упыря.
Мне сегодня про Кроули сказали, что он сам как комнатный цветок, только плотоядный. Я так радовался определению.

щаз будет очень дурацкий отзыв

Мариан Кросс казался небожителем. Когда пришли проститутки - рыженькая и блондинка, в веселеньких деревенских платьицах, показавшихся Кроули верхом очарования, - одна из них сразу же уселась барону на колени. Вдохнув запах ее дешевых приторных духов, Кроули окаменел на секунду
Блиии-ин, Кросс такой Макмёрфи О__О И оба рыжие же.
Автор, скажи, это у тебя сознательная отсылка, или оно так... из ноосферы?
Речь Кроули уже отметили - действительно очень вхарактерно. А мне понравилась последняя главка.
Про тень и вообще все эти синтаксические параллелизмы, оч. фапабельный прием.

Кроули очень хочется, чтобы у него спросили, что он чувствует. Каково это - узнать, что твоя женщина - акума, каково это - умертвить ее своими руками.
пусть Канде пожалуется, как он автостопом вернется *вздохнул*
а вообще вот это очень сильный момент. жуть.

у тебя вечно такие внезапные ассоциации!
я прирожденный деррида ну вот первая же ассоциация была.
я аж взвыл от попадания %)) ждем автора.

Aizawa, да уж, дерридстый ты мой, у меня вообще с "Кукушкой" странные отношения, неправильные - ни разу не смотрел и не читал тоже, но сюжет, к несчастью, знаю. Так что не иначе, как ноосфера нашептала, как должен выглядеть Кросс, которому из-за обилия леса вокруг и строгости морали суровых селян за последние три дня не удалось снять даже медведя. эээ, проехали)

ни разу не смотрел и не читал тоже, но сюжет, к несчастью, знаю
а почему - к несчастью?
в любом случае,я-то сам люблю. и мотив "бедный интеллегент помираэ комнатным цветком, и тут приходит чувак, который показывает ему мировой свет вот таким способом как ты описал у Кросса" мне нежно нравится.

есть у меня любимая аватарка, но так редко выпадает случай ее использовать**

а почему - к несчастью?
да я бы предпочел без спойлеров, с восхищением хуйнуть на одном дыхании, а не так, полуфабрикатом

"бедный интеллегент помираэ комнатным цветком, и тут приходит чувак, который показывает ему мировой свет вот таким способом как ты описал у Кросса" мне нежно нравится.
так и мне ж))

Аватарка замечательно доставляющая!) Кстати, я тебе ничего не сказал насчет "пусть поговорит об этом с Кандой", потому что до сих пор хихикаю

слушай, хуйни-таки книжку как-нибудь! там уж больно Макмёрфи этот самый отличный, и язык на ура хавается.)
и я рад, когда деррида бывает посрамлен, хоть бы и во мне, - ибо поструктуралистов этой модификации не одобряю!
так и мне ж))
чувствуется. он труЪ.
потому что до сих пор хихикаю
ыыы...

*свернулся в клубочек* ик! давай не одобрять дерриду вместе, нимагу я его проклятого

шо называется, будет о чем мужикам поговорить на досуге, ага.

Господа, я предчувствую чудный Н.Г. с дгм и дерридой!

Еще скажи, что у тебя есть елочка О_о *культурный шок, а не флуд вовсе!*

Ka-mai, *весело* я приеду позже!
Соответственно, я буду... делать что-то другое О_О *осознание*

Анонимные гости, идите писать фики, флудить будем в реале!
Кто продолжит флудить здесь, будет спать в кухне на холодном кафеле.

От автора: автору нечего сказать в свое оправдание.

3 286 слов, готическая бытовушечкаСвою мать я совсем не помню: ни тепла рук, ни голоса, ни запаха. Девять первых месяцев моей жизни, которые мы прожили вместе, навсегда стерлись из памяти. А вместе с ними – воспоминания о долгой дороге, по которой меня отвезли к деду. Это случилось после того, как мама отправилась на небеса.
Мое самое первое воспоминание - о замке: солнце, дробящееся в решетках окна, и золотая тень на противоположной стене. Верхнее стекло в витраже – красное.
Мальчик, нетвердо стоящий на ногах, выпускает руку няни и делает первый шаг – наискось через лучи, к окну, к свету. В это время солнце, садящееся за горизонт, окончательно скрывается за верхушками елей, и в комнате на самом верху башни становится сумрачно. Мальчик остается один - в темноте.
И сразу же начинает реветь.

Второе мое воспоминание - дед.
- Поцелуйте же вашего дедушку, - шепчет няня, и подталкивает меня в спину.
Должно быть, прошло уже прилично времени с того дня, как я впервые пошел, потому что я довольно бодро топаю в своих высоких ботиночках до кресла, лицом к которому меня развернули. Кресло очень высокое, поэтому я останавливаюсь, и задираю голову.
А потом меня подхватывают, и я лечу. Дед крепко держит меня на весу, и внимательно разглядывает. А я – его.
У деда пронзительные черные глаза, черные, безупречно зачесанные назад волосы, и длинная седая прядь, свисающая до самых губ. И огромный стоячий воротник, у которого такие странные, торчащие в стороны края. Воротник отбрасывает на стену рогатую тень. Мне страшно, и я реву.
- Фу ты, дурачок какой,- досадливо говорит дед. – Заберите его.
- Прикажете отправить его назад? – поверенный почтительно наклоняется вперед, прижимая к груди шляпу.
- Ни в коем случае. Это ребенок Альберта, он похож на него как две капли воды. И такой же плакса, - спокойно говорит барон Кроули.
Мальчик, опущенный на пол, все еще продолжает всхлипывать. Няня тянет его за собой, но он делает шаг вперед, и утыкается лицом в жесткие руки своего дедушки.
Руки у деда жесткие и сухие, и пахнут гарью – это потом я узнаю, что так пахнет порох. Потом я узнаю, что, принимая посетителей, свой роскошный плащ дед набрасывает прямо на рабочий костюм, в котором занимается опытами, и что обшлага у него все в пятнах от реактивов, что он не любит, когда его отрывают от дел, но не прочь иногда просто так посидеть на башне, подбрасывая куски хлеба прикормленному ворону Мортимеру, и что пронзительные стоны, которые по ночам долетают до детской откуда-то снизу, заставляя меня дрожать в кроватке, на самом деле издают выращиваемые им диковинные растения. А вовсе не души замученных в подземельях пленников…
- Ну, полно, полно, Алистер Кроули, - говорит дед, неуверенно гладя меня по голове.

Мое третье воспоминание – цветы.
Замок деда полон чудесных вещей. В нем есть огромный раздвижной глобус, «земная сфера», в который можно спрятаться целиком, есть механический стол, который можно опустить прямо из залы в кухню – нужно только нажать рычаг в стене. У меня пока не хватает сил это сделать, даже если я повисаю на нем всем телом. Есть труба, в которую дед смотрит на звезды, есть скелет трехголовой собаки, есть многорукий сидящий бог с алмазом в каменном тюрбане, есть длинные ряды банок с запечатанными в них уродцами. Этих уродцев я боюсь так, что они мне снятся. Снятся вылезающими из своих банок, тянущими ко мне свои белые лапки, улыбающимися кривыми мордами. Няня кропит детскую святой водой, но кошмары не проходят до тех пор, пока о них не узнает дед.
Дед дает мне тряпку и велит идти протирать его коллекцию.
В итоге я успеваю протереть всего две банки, потому что третья, к которой я тянусь, стоя на табурете и привстав на цыпочки, выскальзывает у меня из рук, и с ужасающим грохотом разбивается об пол.
Я вою на табуретке, не смея спустить ноги вниз, потому что из банки натекла лужа, и в ней валяется уродец, весь в брызгах стекла. Потом приходит дед. Он отбирает у меня тряпку, которой я все это время размазываю по лицу слезы, заворачивает в нее трупик, и ведет меня в подвал.
Там я впервые вижу дедушкины цветы.
Дед широко размахивается, и бросает уродца прямо в их жадно подрагивающие лепестки.
Я смотрю на то, что начинает твориться вслед за этим, как завороженный – эти чудовищные цветы красивы и быстры. И пока дед рассказывает мне, как нужно о них заботиться, и как они нуждаются в любви, моя голова потихоньку наполняется звоном, и я валюсь на пол. Источаемый цветами аромат слишком силен для моего обоняния. Но перед тем как совсем потерять сознание, я успеваю подумать, что с такими цветами ни один уродец нам больше не страшен. Пусть себе вылезают.
И с того дня я сплю очень спокойно.

Четвертое воспоминание – гость.
Гость прибывает в такой ненастный вечер, когда кажется, что Господь решил снова устроить потоп, чтобы избавить землю от всех грешников разом. Про Господа, и про Потоп мне рассказывала няня. Я сижу на подоконнике, прижимая нос к стеклу, по наружной стороне которого быстро-быстро бегут струи. Ничего не видно – ни гор, ни долины, ни черных елей, богатства этого края – это я знаю от деда, ни блестящего шпиля церкви, который обычно хорошо различим внизу. Замок стоит на высокой горе, на обрыве, в сторону которого деревенским жителям и смотреть-то страшно. Это я тоже узнал из няниных рассказов…
Ну вот, я сижу, представляя, как вода постепенно поднимается все выше и выше, поглощая дома и деревья, и доходит до подножья скалы, приближается к замку… На этом моя фантазия дает сбой. Я просто не в силах представить, что с замком может что-то случиться. В моем сознании он вечен и крепок, весь, целиком, со своими огромными коваными вратами, безобразными статуями, цветными стеклами, винтовыми лестницами, тайными проходами, с почетной вмятиной на стене, оставшейся с нашествия турок. Он вмещает меня, деда, няню, конюха с семьей, повара, и цветы. Он незыблем, как...
Тут я замечаю внизу, во тьме, на дороге к замку моргающий огненный светлячок, и кубарем скатываюсь с подоконника. Я несусь к деду, крича, что к нам едут.
Я давно, очень давно этого жду.
«Это мой отец! Мой отец вернулся ко мне! Кто еще может рискнуть добираться сюда в коляске, в такую ужасную погоду!» - повторяю я себе, бегая по площадке из угла в угол, и сжимая кулаки. Потом останавливаюсь у зеркала. Говорят, я похож на отца, как две капли воды. Если так, то конечно, он сразу меня узнает, как войдет! Ну почему же так медленно тянется время!
Тут я замечаю, что у меня колено в пыли, и воротничок расстегнут, и спешно принимаюсь приводить себя в порядок. А в парадную дверь тем временем громко стучат. Три раза.
Дед быстрым шагом выходит откуда-то снизу, из-под лестницы, и направляется ко входу. Но пока он пересекает зал, дверь отворяется сама, и происходит одновременно несколько вещей: человек, стоящий на пороге, опускает свой зонт, молния высвечивает его крупную, расширяющуюся к низу фигуру в пальто, похожую на грушу, а я отчетливо понимаю, что это не мой отец.
- Добрый вечер, граф. Простите, что встречаю вас так. Мы тут привыкли к свободному образу жизни.
- Ничего страшного, - громко произносит незнакомец, отряхивая зон прямо на плиты холла. Голос его гулко раскатывается под сводами, – я к вам тоже неофициально. Доброго вечерочка!..

читать дальшеЯ сажусь на корточки и прижимаюсь щекой к перилам. Во рту становится солоно.
Но взрослые уже поднимаются по ступеням, поэтому я выскальзываю в коридор и опрометью мчусь в свою учебную комнату. Нельзя, чтобы они видели меня зареванным. Это опозорит дедушку - ведь я уже большой.
В учебной комнате я забираюсь в "земную сферу", и там уже даю волю слезам.
Все потому, что впервые я подумал - отец вряд ли когда-нибудь приедет.

Дед и его гость запираются в кабинете, и не выходят даже к ужину.
Я сижу за накрытым столом совсем один, смотрю на пустующее дедово кресло, и комкаю салфетку.
После ужина я жду еще немного, а потом спускаюсь в кухню, беру ведро с костями, и тащу его в подвал. Если цветы не покормить, они примутся кричать.
Повар смотрит на меня со страхом.

- Должен признать, что впервые мне встречается такой черствый человек, - медленно говорит граф. У него странные интонации - будто он собирается расхохотаться в конце каждой фразы. - Смерть единственного сына нисколько не повлияла на ваши... коммерческие аппетиты.
- Весьма повлияла, - сухо говорит барон Кроули. - Это событие позволило мне пересмотреть бюджет и вопросы наследства. Когда это произошло, я наконец убедился, что могу тратить на свои нужды столько, сколько мне требуется, не опасаясь, что кредиторы Альберта однажды придут и возьмут замок штурмом. В этих краях и так полно дремучих невежд, которые точат на меня зуб.
- Крестьян пугают ваши увлечения, - понимающе усмехается гость. - А что вы говорили насчет наследства? Неужели вы все-таки планировали что-то оставить сыну, даже после того, как сами выгнали его вон?
- Вы задаете странные вопросы, граф, - старый барон начинает сердиться, - это уже не имеет значения. Мой сын давно мертв, и я даже не знаю, где он похоронен. Мне это не интересно.
- Страшный, страшный человек, - смеется граф, и грозит пальцем. - Я вам не верю. А мальчик?
- Мальчик? - рассеянно говорит барон, помешивая кочергой угли. - Этому мальчику не придет в голову мотаться по свету.
- Почему вы так думаете?
- Потому что я сам занимаюсь его воспитанием. Потому что мир день ото дня становится все неустойчивей. Потому что все, ради чего стоит жить, скоро будет собрано в этом замке.
- Да вы затейник, барон Кроули. У вас выходит не замок, а... прямо ковчег какой-то!
Граф смеется высоким, кудахтающим смехом.


Следующие дни дед ухаживает за своим гостем, а за мной ухаживает няня. Я болею. Я лежу в постели с грелкой, пью чай с малиной, и листаю книги.
Няня говорит, что я пересидел холодном подоконнике, но я-то знаю, что виной всему - мое ночное хождение босиком. Я боялся, что дед и его гость могут услышать, как я топаю ботинками под дверью кабинета.

Когда граф уезжает, дед сразу же поднимается ко мне в спальню. Я немедленно вскакиваю, чтобы поклониться ему, но он машет на меня рукой, и молча садится на край постели. Он смотрит в окно - у меня очень хорошее окно, из него открывается необыкновенно красивый вид - а я смотрю на него.
Я вижу, что дед сдал за эти несколько дней. В волосах прибавилось седины, глаза запали, и руки дрожат мелкой тряской, чего раньше не было. Когда я сажусь и обеими руками обнимаю его, чего он тоже раньше никогда мне не позволял, я чувствую, как болезненно бьется дедово сердце.
- Дедушка, миленький, - говорю я сквозь слезы, - я никогда тебя не оставлю. Никогда!

Пятое мое воспоминание - чемодан.
Няня уходит от нас, когда мне исполняется семь.
Сначала она говорит, что уезжает воспитывать собственных внуков. Однако по мере того, как в недра чемодана падают все новые чепцы и юбки, няня все больше расходится, и все громче высказывается о "старом чорте". То есть о дедушке.
Наконец, навалившись на чемодан, чтобы затянуть его ремнями, няня, красная и сердитая, сообщает, что старого кравопийцу ей совсем не жаль, пусть его черти на том свете на сковородке подбрасывают, а вот молодого господина - то есть, меня - ей очень даже жаль. Потому что старик непременно утянет в ад и мою душу, а ей этого совсем не хотелось бы. Недаром она воспитывала меня "совсем малипусеньким".
Я сижу на простом табурете, мучительно краснею, и не знаю, что сказать, потому что не очень хорошо понимаю причину всего происходящего.
Потом уже дедушка, свирепо шевеля усами, объяснит мне, что "старая перечница" посмела привести в замок проповедника из деревни, чтобы он своими глазами поглядел на творящиеся в замке безобразия.
Если под безобразиями няня имела в виду наши несомненно безобразные статуи, то проповедник сполна на них нагляделся во дворе. Дальше двора дедушка его просто не пустил.
Перекрестив меня на прощание, няня уходит, громко хлопнув дверью.
Когда я спрашиваю у дедушки, что же мы теперь будем без нее делать, он говорит, что мы будем делать водяной насос.

Дети - это тоже воспоминание.
Я очень хочу подружиться с детьми конюха. Они живут в пристройке, и дни напролет проводят за стенами замка, свободно разгуливая по округе. Я наблюдаю за ними из окон или с балкона, и мечтаю, как здорово мы бы могли играть вместе.
С этими мечтаниями я даже начинаю меньше времени проводить в библиотеке, хотя это - мое самое любимое место в замке, и все чаще и чаще выхожу во двор. Дедушка это замечает, конечно, и неожиданно дает мне добро на прогулки, потому что растущему организму нужен воздух, а отпаивать меня чаем с малиной, если я заболею, больше некому.
И вот однажды я подхожу к дверям пристройки, и, не смея постучать, прислушиваюсь к детским голосам.
Так я узнаю о себе много нового.
Когда я вхожу, что объяснить, что они заблуждаются, все семейство с визгом бросается от меня врассыпную.
Вторую попытку подружиться я предпринимаю позднее. Мне кажется, что среди деревенских мальчишек я быстрее найду себе товарища.
Больше я никогда так не ошибусь.

Семья конюха переезжает. Я смотрю на них из окна, а они торопливо закидывают тюки в повозку. В их глазах - неприязнь, а еще - страх.
Через два дня я сам запрягаю лошадь, чтобы ехать на рынок.
Обратно я бреду в гору, сгибаясь под тяжестью мешка с провизией - пока я ходил вдоль лотков, лошадь исчезла.
Воздух в дедушкиной спальне пропитан запахами болезни и старческой немощи.
Как-то утром я нахожу подметки с сапог нашего повара.
Господи, я никогда не пойму, как он мог проникнуть в галерею с цветами.
Мне нехорошо, зато дедушка веселится. Заходясь кашлем, он повторяет, что чертов воришка наконец получил по заслугам. Слушая дедушкин кашель, я думаю о том, что останусь совсем один.
Дед умирает долго.
После его похорон я принимаюсь за пересадку цветов. Мне просто необходимо занять чем-то руки и голову, и я с утра до вечера вожусь с горшками и лопаткой, таскаю мешки с землей, и перевожу цветы на тачке в верхние коридоры. При этом я беспрерывно повторяю цветам, что люблю их, и глотаю слезы.
Однажды, посмотрев в зеркало, я вижу там молодого мужчину.
В верхних коридорах гораздо светлее, и это приходится цветам по вкусу. Они разрастаются так, что мне приходится пробираться мимо них очень осторожно, чтобы не наступить на чей-нибудь зубастый лепесток, или не споткнуться от стебель. Цветы льнут ко мне, и постоянно норовят погладить усиками.
Труднее всего приходится с продуктами. У меня совершенно нет аппетита, но цветы требуют мяса, много мяса, и я начинаю раз в неделю ходить на рынок. Когда я расплачиваюсь с торговками и ухожу, я чувствую, как их взгляды сверлят мне спину. В деревне все знают, что я живу один, так что могу себе представить, какие слухи ползут о моих нравах от прилавка к прилавку...

Алистер Кроули каждый день говорит себе, что это не навсегда.
Он напоминает себе, что нужно написать письмо бывшему дедушкиному компаньону. Это будет непросто - разобраться в дедушкиных бумагах, но он непременно справится. Если господина, приезжавшего когда-то в замок, заинтересует дедушкина коллекция, то Алистер, возможно, сможет передать ее в достойные руки, и тогда...
На этом Алистер Кроули всегда обрывает себя, и вспоминает о дедушке.
Алистер Кроули вздыхает, и идет протирать пыль.
Он очень любит свой замок, он мечтает о мире, раскинувшимся вокруг, тот слишком велик, чтобы вот так просто выйти в него и пойти по дороге. Мир – он намного больше, чем «земная сфера».
Но, может быть, завтра…
Он повторяет это себе каждый день.
Он повторяет это, даже когда у него выпадают все зубы.
Он повторяет это, когда у него во рту вырастают новые - белые, острые, крепкие.
И только убив человека, он понимает, что останется здесь навсегда.

Дедушка был прав. Мне действительно нечего делать снаружи. Я такой же, как наши цветы, как каменные горгульи, как белые, заспиртованные в банках уроды.
Я - чудовище.

читать дальшеЕсть воспоминания, от которых мне никуда не деться, как бы я не хотел.
Когда отступает лихое красное марево, и утихает огонь в утробе, я понимаю, что снова позволил взять над собой верх.
Каждого мертвого я оплакиваю и хороню на заднем дворе, а после подолгу сижу на башне, завернувшись в дедушкин плащ. Ворон Мортимер давно уже не прилетает - после дедушкиной смерти мне было не до него, а потом он куда-то делся - должно быть, ночью его съела сова. Это был старый ворон, старый и мудрый. Мне его жаль.
Так я и сижу каждый раз, пока совсем не замерзну. Это не правда, что вампиры не чувствуют холода. Я очень даже все чувствую, особенно аппетит. Обыкновенный аппетит, не жажду крови. Выражаясь вульгарно, я жру теперь столько, сколько не снилось дедушкиным цветам. Каждый раз после трапезы мне становится неловко за ее объем. Что странно, я совсем не полнею.
Земля на заднем дворе понемногу покрывается темными звездами. Мне больно и стыдно смотреть на эти свидетельства моих преступлений, но я ничего не могу с собой поделать.
Я снова и снова хочу убивать.
Ведь я - вампир.

Мое самое главное, самое прекрасное, самое горькое воспоминание - Элиадэ.
Парнишка, которого я сшибаю с ног, бьется подо мной, а потом замирает. Поворачивает голову, и совсем рядом я вижу прекрасные зеленые глаза. В них нет страха. Удивление, любопытство, насмешливый интерес. И еще что-то темное, томное, от чего у меня начинают пылать кончики ушей.
Свалившийся с чужой головы картуз валяется у кустов.
О Господи, я чуть было не убил девушку.

- Потрясающе! - говорит она, разглядывая дедушкины цветы.
Ей нравится. Ей правда нравится.
Я готов водить ее по замку с утра до ночи. Я показываю ей все: дедушкины диковинки, наши фамильные портреты, книги, гравюры, потайные ходы, сокровищницу, подземелья и чердаки.
Я даже катаю ее на механическом столе. И все время смеюсь.
О Господи, я веду себя как дурак.

Когда мы выбираемся из очередного секретного лаза, оба - в пыли и паутине, солнце уже начинает садится, а в животе у меня начинает урчать от голода.
- Кажется, вам пора показать мне кухню, господин Алистер, - говорит Элиадэ.
Она собирается остаться на эту ночь в замке. Как мне все это вынести?..

Элиадэ готовит, а я стою рядом, не в силах оставить ее одну, и смотрю, как она это делает. Нож так и мелькает в ее руках. Иногда она сосредоточенно хмурится, а когда длинная светлая прядь падает ей на лицо, она сдувает ее в сторону.
Я смотрю на ее белую шею, и перед глазами у меня все плывет, а в голове нарастает звон, как тогда, когда я маленький надышался цветочного аромата.
Потом туман перед глазами отчетливо багровеет, и я понимаю, что сейчас я на нее брошусь.
- Вы снова хотите убить меня, господин Алистер? - доносится сквозь этот туман голос Элиадэ.
Я бегу.
Элиадэ находит меня очень быстро.
Разворачивает к себе лицом и кладет мне руки на плечи.
О Госпо...

Элиадэ остается на эту ночь, и на следующий день, и на много других дней и ночей.

"Она необыкновенная", - думаю я, любуясь, как Элиадэ танцует ночью в холле, двигаясь неслышно и грациозно, высоко поднимая руки, и легко-легко ступая по черно-белым квадратам.
"Она необыкновенная", - думаю я, когда Элиадэ приносит с рынка мешки с провизией, слишком тяжелые для того, чтобы их подняла девушка.
"Она необыкновенная", - думаю я, когда Элиадэ бросает первый ком земли в могилу очередного несчастного на заднем дворе.
"Она необыкновенная", - думаю я, когда Элиадэ говорит "Я тоже люблю вас, господин Алистер".
- Господин Алистер! Идите ко мне! - зовет Элиадэ, заметив меня, и призывно машет рукой.
Я стесняюсь и отказываюсь. Я не умею танцевать.

- Она не обыкновенная женщина. Она - акума, - говорит маленький экзорцист.

Наш с Элиадэ бой под потолком разгромленной бальной залы, среди моих стремительно увядающих цветов и ее смертоносных сфер, атакующих меня, становится единственным и последним танцем.
И ее угасающий шепот - последнее из воспоминаний об Элиадэ.

Сейчас я стою на холме, а внизу вьется дорога - та самая, по которой меня, совсем еще несмышленого, привезли сюда много лет назад. Где-то там, за лесами - тот мир, о котором я мечтал, и которого отчаянно боялся все эти годы. Думать о том, что новых воспоминаний о замке у меня больше не будет, и странно, страшно, и приятно. И хотя я толком не знаю, что меня ждет, мне кажется, что я сделал правильный выбор.
Дорога ложится мне под ноги, и в такт шагам голос внутри меня беззвучно повторяет: "Элиадэ, Элиадэ..."

Самый анонимный заказчик, склонный к самоудовлетворению, перечитал - и теперь пребывает в светлой, но неизбывной грусти по целым двум причинам.
Первая причина: шо ж я так поспешил, то, а. Надо было просто подождать - и появился бы этот текст, в котором столько потрясающих подробностей, делающих замок объемным и живым. Особенно "земная сфера", конечно. И повар, который непонятно, как попал к растениям. И то, что растения отвечали дяде упырю взаимностью, и няня, и этот выносящий мозг визит графа.
Короче, первое исполнение смотрится как краткий конспект второго, только более унылый. Даже средства выразительности кое-где совершенно одинаковы, что еще усиляет впечатление. Это не в упрек, это просто как наблюдение, которое меня расстроило, потому что, оказывается, про дядю упыря только так и пишется. Эх.
Зато второй автор вспомнил и развил намного больше связанных с Кроули тем - и развил их отлично.

А вторая причина: это птичку жалко (с). Жалко ж птичку, ну ей богу. Правда, тут у него все-таки куда более радостное детство, и мне это по душе. Но когда птичка потащила ведро с костями в подвал, у меня аж горло перехватило.

Теперь о том, что не очень понравилось, есть и такое. Понравился прием про "необычная женщина", но кода в нем была предсказуема. Ну да ладно, все равно хорошо. А вот вся часть про Элиадэ показалась... не знаю, мне, наверное, ее просто было очень мало. Зато готовящая Элиадэ! Ах. Все-таки я безнадежно испорченный человек: мне верилось только в порочную Элиадэ, которая разными хитростями, а иногда и танковым боем сразу взяла Кроули в оборот, а тут так все нежно, так по-человечески, с этим обрывом на "Госпо..." Ах.
И не понимаю, что же именно мне не нравится, если все-таки полные глаза сердечек.
Извини, сам путаюсь.

И совершенно определенно не понравилось повествование от первого лица, которое в переломном моменте сбилось на третье. Сугубо личное впечатление таково, что полностью третье было бы лучше.

В общем, огромное спасибо за длинный и красивый текст. Я надеюсь, следующие ораторы отметят особенно полюбившиеся приемы, средства, идеи более детально.
Спасибо-спасибо-спасибо.

Заказчик печального образа.

Второй автор чувствует себя мудаком: он и заказчика расстроил, и с исполнением налажал.
Сердце вещало автору, что ему лучше ограничиться драбблом про детские годы, и картинкой с глобусом и лошадкой, но автора так возбудил прекрасный, гармоничный, каноничный первый текст, в котором есть КРОСС МАРИАН, о мой бох что из щелей полезли вурдалаки и кастелянши.
Спасибо за твой отзыв, он очень добрый, и я рад, что птичка с ведром тебе понравилась. Спасибо за разбор ошибок, для меня это важно. По поводу первого лица сам теряюсь, обычно я так не делаю(с), фокус не удался.

Я сразу хочу на всякий случай извиниться за отсутствие комментария перед первым очень анонимным автором. Настолько мимо моего восприятия героев и атмосферы, что ничего хорошего, плохого или хотя бы конструктивного так и не удалось придумать. Ну, бывает, что ж теперь... ^_^

Что до второго...
Так, я вот что-то не пойму, с какой стати второй анонимный автор расстрадался у костра. Тем более после такого душевного отзыва первого анонимного...
Понравилось очень и все. И переход морд лица тоже - возможно, этот переход следовало бы четче отбить, чисто с точки зрения технических красивостей. Но добавило бы это мне-читателю удовольствия - не знаю... Мне и так хорошо.

Подробнее потом, еще не улеглось.
полные глаза сердечек, ага

Гость, глупый ты человек, второй автор. Читай отзыв внимательней, я ж говорю: жалко, что меня так не развернуло в первом исполнении, как тебя во втором. Мне понравилось, говорю же, а разбор был не ошибок, а относительно негативных впечатлений. Чего ты вдруг, а?
Иди пацалую.:*

Так, я вот что-то не пойму, с какой стати второй анонимный автор расстрадался у костра. Тем более после такого душевного отзыва первого анонимного...
ВО! Слушай умного человека ми сопи в тряпочку)

J.Raiden, да бывает, чего уж там. Я ж говорю, "тебе было плохо и ты решила отомстить Бунину" (с), потому получилось довольно однобоко, в ракурсе "все хуево".

J.Raiden , угу, ты меня пристыдил) *затушил костерок, и возит ножкой туда-сюда*
Спасибо большое, мне очень-очень приятно. Чисто технически ему бы как минимум бету надо, этому тексту, я думаю, а то автор такой грамотей...
Подробнее потом, еще не улеглось
Если будет подробнее, я буду рад еще больше!

Гость Я все понял, правда Я просто с детского праздника пришел.

Иди пацалую
Уиииии! *бросился на шею, болтая ножками*

Гость Эм... Отличное обращение. Ну тот гость второй автор который.

Если будет подробнее, я буду рад еще больше!
Будет-будет. Я ж у нас только по ушам быстрый)